Название этого небольшого городка, когда я впервые его услышала, показалось трогательно-детским: Спас-Клепики! Рязанщина. Есенинские места. Точка на карте, взятая за основу становления, давшая понять, что такое Родина, ставшая мерой мер, задающей уровень бытия на сопротивлении.

…Сейчас он заслуженный художник России, автор бесчисленного количества графических и живописных полотен, академист, мастер портрета. А главное – до сей поры – человек неуспокоенный, ищущий, сомневающийся, импульсивный, страстный, иронично-острый. Эти ли свойства натуры стали определяющими в судьбе его, в творчестве, основанном на противоречиях или примирении со средой, но – развивающемся в глубину, откровенном без купюр.

Свидетельством этого стала персональная выставка работ Евгения Биценко «Новая встреча», открывшаяся в залах Ставропольского краевого музея изобразительных искусств. По первым ощущениям, разнородность экспозиции – здесь есть и обширная серия портретов, своеобразный изомост «Рязань – Ставрополь», и социально-острые (странные, злободневные?) работы из серий «Сновидения» и других, и произведения на библейские темы – вызывает волну, колебание, толчок к размышлению.  И если сейчас позволю себе употребить штамп «равнодушных не было», основание тому – ропот (неподдельного удивления, восторга, негодования), вызванный работами мастера.

Эта выставка – шаг к пониманию мощи русской души, но и ее обнаженности, незащищенности, уязвимости. Она – возможность не просто лицезреть на волне «нравится-не нравится», а ощутить жилку жизни, ее правду, далеко не всегда изящную и гармоничную. Она – полет фантазии художника, уводящий, к нашему разочарованию, не в заоблачные дали, а являющий современные каприччио, оскорбляющие, озлобляющие, вспарывающие рассудок. Она – тайная тропа библейских сказаний, по которой истово стремимся к познанию истинного. Об этом не просто писать, и проживается подобное не в одночасье. Мало елея, развенчаны иллюзии, и перед нами, может быть, и не искусство уже – жизнь как она есть – то безжалостно грубая, корежащая, отталкивающая порочностью, то щемящая  до кома в горле.

Ильич без башмаков

Наша беседа, состоявшаяся все в том же выставочном зале, то и дело прерывалась… просьбами обратиться к молодому поколению (одна за другой в зал заходили группы студентов – аграрной академии, художественного училища). Восьмидесятилетний мэтр говорил ребятам о… любви. Она, по его убеждению, и делает человека восприимчивым ко всему окружающему.

– Евгений Федорович, а Вы любите?

– Конечно! Без этого разве можно жить?! Каждая моя работа – новая влюбленность, любовница, к которой спешу, с которой вожусь, которую ощущаю – линии, характер, природу. Постоянная неуверенность и вечное ожидание, что вот сейчас я ее обниму, мою любимую.

– Когда почувствовали свое призвание?

– Это не произошло одномоментно. Можно провести аналогию с тем, как вылетает птенец из гнезда. Совершает первые взмахи, еще не понимая, что делает, но – уже летит. Тогда почерк его, траектория полета не ясны, а оглянется – он уже летает. Так и художник, если почувствовал что-то в себе, на что способен в творчестве – назад не свернуть, призван служить.

– Учитесь ли сейчас у жизни?

– До сих пор многому удивляюсь, чувствую, что ни-че-го не понимаю, но и – все могу! Пространство вокруг необъятное. Вот сейчас стоят в мастерской две работы. Мне кажется, лучше их нет. Казалось бы, возраст какой, Биценко, подводи итог, но не остановиться.

– Одна из самых давних по году написания работ на выставке – «Ленин в Разливе». Почему решили ее показать?

– Написал ее в 1964 году. Хотелось Ленина по-простому изобразить, без броневиков и прочего. Появилась тема. Понял, что напишу Ильича в момент отдыха после косьбы, размышляющего. Тогда и подумалось: почему он в башмаках? Одно удовольствие по траве ходить в это время!.. И лежит мой Ильич босой. Башмаки в стороне. Коса, топор – символичны, самоговорящи… Когда я это осознал, работа приобрела остроту.

Выставил Ильича в Краснодаре на зональной выставке, члены выставочной комиссии сказали: «Мы проголосуем «за», и работа войдет в экспозицию, только Ленина – обуй!» Сколько бы я ни спорил с ними, доказывая собственную правоту, не отступали. Я не обул, картина так и не увидела зрителя.

Рязанские частушки

– Вы сейчас живете «на два дома» – то в Ставрополе, куда судьба «распределила» после окончания учебы в Академии художеств, то на малой родине. Позволяет ли это сосредоточиться?

– Это определяет все! Прежде всего, никогда не считал себя городским, живу только на земле. Каждый год стараюсь по два-три месяца жить там. Моя новая работа «Рязанские частушки» именно об этом, родном. Показал в ней характерные мещорские типы раскольников, которыми были прадеды земляков. Они недоверчивы, но по-русски открыты. И в них – история.

Хожу по тем местам, обнимаю сосны: «Помните, говорю, я тоже маленький был!» А сейчас каждая из них – в три обхвата.

– Если обращаться к воспоминаниям – первым, главным, каковы они?

– В Спас-Клепиках это было. Мальчишкой, захожу в чайную, что находилась в центре города, и вдруг улавливаю совершенно новый запах, какой-то манящий, завораживающий… Смотрю, привезли свежие картины – натюрморты, пейзажи! До сих пор помню первый запах масляных красок, которыми тогда не только не рисовал, даже об их существовании не догадывался.

И еще одно воспоминание, когда, двадцатилетним, приехал поступать в Академию художеств. С Московского вокзала, неся свою работу, рекомендательное письмо из Рязанского художественного училища к профессору академии, пришел к этому великому зданию, к музею личностей. В ватнике, тощий, подхожу к массивной двери, у которой стоит огромного роста швейцар в ливрее, необычайно красивый. Мне, воробью ощипанному, – уважительно двери отворяет: «Проходите!..» И это уже определяет, внушает гордость. Сколько раз потом мне снилось, что я опять поступил туда. Это счастье незабываемое!..

В 12 лет впервые влюбился. Было это во время войны. Девчонка эффектная! Заболел ею, а был замкнуто-стеснительным, казался себе несовершенным страшно, где она и где я… Но раздобыл ее фотографию. Спрятался от всех, и, помню, с каким удовольствием рисовал ее лицо!.. Это что-то божественное!.. Почему я это постоянно вспоминаю? Потом учеба, жизнь, а тут красавец Васька вернулся с флота, сразил ее наповал. Я следил за ее судьбой пристрастно, знаю все о ней, собираю до сих пор все фотографии. Сейчас она уже умерла…

– В семье вы четвертый ребенок. Любимый?

–  А как же – последыш. Похож на маму, она до последнего оставалась тоненькая, хрупкая. С юмором!.. Говорит, к примеру: «Вчера Феклу хоронили, так ее десять мужиков несли, здоровых. А меня, как пушинку – хоп, и готово!»

К вере осторожно нас вела мама. Как-то мне про Бога говорит, а я ей: «Мама, какой Бог, а Сталин – как?» – «И он от Бога, – сыночек», – слышу в ответ.

Жизнь не баловала родителей. Отец чем только не занимался, даже улицы подметал. А вообще глаз у него до того был на лошадей наметан, что только он конепарк формировал. Фото есть: отец с жеребеночком стоит, и все его кони следом – в ряд.

А характер какой у него был! Как-то заступился отец за оскорбленную женщину, – бился с другим мужиком на кнутах. Мама дома дрожит. И тут отец заходит. Розовая косоворотка, высоченные голенища сапог, бросает кнут на стол: «Ух, пустил я ему кров! Теперь будет знать». Именно «кров», твердо так.

«Надо про любовь писать…»

– Вы с детства были внимательны к деталям. Не это ли помогало работать над портретами?

– Когда пишу портрет, ни о чем не думаю. Работа меня поглощает, я все схватываю – детально и в целом. В силуэте, который передо мной, вижу главное – характер. Рисую, как есть. Не считаю это портретами. Скорее, это экспромты, ведь писал их очень быстро. Портрет делаю острым, ярким, характерным. Смотрю, человек улыбчивый, так и изображаю его. А вот бомж Андрей Сметанин. Вот его рука, уже плеть, и он такой же подмятый жизнью…

В творчестве я традиционен в самом лучшем смысле этого слова, консервативен, потому что у меня есть нетленные образцы. Учитель моего учителя по Академии художеств Чистяков говорил, что живопись, краска – это штукатурка, а рисунок – каркас. Всегда отдавал предпочтение рисунку.

– Как случилось, что по окончании Академии художеств попали в Ставрополь?

– Распределили! Я хотел на родину, но не пустили. Диплом делал, мне педагоги говорят, пиши родные места. А я – нет, поехал в Мурманск, провел десять дней в Баренцевом море, присутствуя при спасении советских моряков из шторма. Упрямый, меня к какой-то драме тянуло тогда, но опыта маловато, не готов был. Четверку поставили, и хотя приглашали остаться в Академии, я отказался наотрез, поехал в Ставрополь. Надо про свою любовь писать было, про то, что знаешь.

Приехал сюда, тут так красиво, деревня такая, в центре на площади сеном торговали, овцами. Дыни, арбузы, дешевый рынок. Полюбил этот город. Так и жил, работал многие годы.

– Вы счастливый человек?

– А как же! Художники не стареют, их задача, слушать себя, добираться до сути. И среда, ее отношение – вторичны. Щиплет эта среда, или превозносит, или растаптывает. Но ты-то живешь другим: годы кружишься и кружишься вокруг темы, и вдруг нашел, прикоснулся, а – хорошо! Мне всегда везло на хороших людей. Кто я такой? Крестьянский заморыш. Но видели: тянется, любит, и – поддерживали. Это тайна.

… Однажды приснился Евгению Биценко сон. Посреди луга стоит корова, ее люди обступили со всех сторон – с бутылками, бидонами. Каждый норовит побольше молока огрести, как сейчас говорят. А корова безучастна к происходящему. Долго сон не шел из головы художника. А потом родилась работа, в которой корову-Родину «доят» все, кто к вымени прорвался.

– Я потом понял, что это мы, бездельники. Я не иллюстратор, но и молчать не могу, есть же реакция на внешние события. Почему получается, что сейчас художники будто бы не должны замечать подобного, почему считается, что реагировать – дело журналиста или писателя, но не художника. Многое происходит от оскудения душевного, от невежества. А если бы по совести относиться, помнить, что за твоей спиной – вечность, дыхание великих творцов… Вот где планка. Стыдно было бы за каждое полотно, которое бы не преображало мир к лучшему.

ДОСЛОВНО:

Владимир Грибачев, художник:

– Шокирует, когда узнаешь, что этому человеку 80 лет. В 1974 году на выставке юга России в Орджоникидзе (ныне Владикавказе) увидел акварель необычайной пронзительности. Стоя перед этой работой, я не выдержал и воскликнул: «Какой юноша написал ее?!» А Евгению Биценко в то время было за сорок... Очень рад, что живу с ним в одну эпоху. Это Мастер!

Василий Чуйков, коллекционер, художник:

– По пальцам перечесть художников, которые могли бы настолько точно подметить основное в человеке. Евгений Биценко – замечательный портретист! Понаблюдайте: его персонажи и через полвека узнаваемы, потому что все они живые, содержательные. Вот, когда с полотен дышит судьба…